Алан Рикман не любил говорить о своих политических взглядах, личной жизни и роли в «Гарри Поттере». В 2011 году актер дал газете «Зюддойче Цайтунг» одно из своих немногих интервью.
Беседовала Танья Рест
Данное интервью с Аланом Рикманом было опубликовано в 2011 году в связи с выходом последнего фильма «Гарри Поттер». Мы снова его публикуем в связи со смертью актера.
Он какое-то время занимался шекспировскими драмами. Алан Рикман во время мировой премьеры последнего фильма-саги о Гарри Поттере в 2011 году в Лондоне.
(Фото: Getty Images)
Лондон, Мандарин Ориенталь. Пиарщики поверить не могут, что этот день наступил. За десять лет существования «Гарри Поттера» ни одного интервью! До этого момента! По пути в номер мы еще раз повторяем, на какие темы он говорит неохотно: это политические взгляды, личная жизнь, старые фильмы, роли злодеев, роль в «Гарри Поттере». И что же остается? А вот что.
ЗЦ: Мистер Рикман, на ютубе есть запись вашего исполнения 130-го сонета Шекспира. Вы помните эту запись?
Алан Рикман: Мне кажется, она была на компакт-диске. «Ее глаза на солнце не похожи...»
ЗЦ: Скромнее, чем Вы, эти строки прочитать, наверное, невозможно.
Рикман: Мм.. Спасибо. Мне вспомнилась постановка «Сна в летнюю ночь» в Стратфорде, много лет назад. Режиссером был Питер Брук. После спектакля он сказал нам: «Помните одно: вы никогда не достигнете высот автора и не сравнитесь с ним». Я это хорошо запомнил. Эти слова лучше всего подходят для сонетов. Сонеты - это сосуды, жаждущие мысли, и эту мысль нужно держать в голове. Сонет Шекспира нельзя декламировать. Его нужно рассказывать. То есть, то, что вы слышали на ютубе - это не «Алан Рикман прекрасно читает Шекспира». Вы просто слышали Шекспира.
ЗЦ: Одна из комментаторов написала, что от вашего голоса получила оргазм.
Рикман: Вот почему я не пользуюсь ютубом. Когда я учился в театральной школе, один из преподавателей говорил, что мой голос раздается из сливной трубы. С дальнего ее конца.
ЗЦ: Вы серьезно? Британские ученые много лет назад разработали математическую формулу для определения идеального голоса. Ближе всего к идеалу оказались голос Джереми Айронса и ваш.
Рикман: Помню, что слышал об этом, но не понимаю, что все это значит. Мой голос всегда был и остается проблемой, особенно в театре. Он очень тихий и образуется в неудобном месте, и иногда его вообще почти не слышно. Где-то там есть функциональный дефект. С таким голосом мне в кино однозначно лучше, чем в театре.
ЗЦ: За 10 лет мы восемь раз видели вас в роли профессора Снейпа, самого неоднозначного и интересного персонажа вселенной Гарри Поттера. Вы всегда отказываетесь говорить о Снейпе. Почему?
Рикман: Мне всегда казалось, что он - один из тех элементов яркого и сложного повествования, которые не нужно раскрывать. Детское воображение такая штука, что в его работу лучше не вмешиваться. Поэтому я молчал. Да и сейчас я не хочу говорить о том, что ожидает Снейпа в конце. Всегда найдутся дети, которые будут зажимать уши, потому что не захотят ничего знать.
ЗЦ: На съемочной площадке вы были единственным, кто с самого начала знал тайну Снейпа.
Рикман: Совершенно верно. Я знал небольшую деталь, которую мне рассказала Джо Роулинг. Небольшую, но имевшую решающее значение. И поверьте мне: речь идет не о конце истории. Я ее попросил по секрету рассказать мне кое-что о Снейпе только затем, чтобы я знал, каким путем он пойдет. Чтобы держать это в голове во время игры.
Кто-то должен был это сделать
ЗЦ: Вы, конечно же, не откроете, о чем шла речь.
Рикман: Нет, конечно.
ЗЦ: Вы помните тот день, когда была снята ваша последняя сцена?
Рикман: Разумеется. Это было в большом зале Хогвартса. Как всегда, стоял дикий шум. «И это была... последняя сцене Алана!» Аплодисменты, крики «ура» и все такое. Было легкое ощущение, что ты покидаешь свое тело, смотришь на себя со стороны и говоришь: «Это конец». Хотя в жизни актера полно последних дней. Один проект завершается, начинается другой.
ЗЦ: Правда? Вам не было жаль? А может быть, вы наоборот испытали облегчение?
Рикман: Я в некотором смысле вообще ничего не почувствовал. Есть, конечно, близкие отношения, которые складываются за недели и месяцы. А тут вообще прошло целое десятилетие. Конечно, у меня было всего около семи съемочных недель. В оставшееся время я снимался в других фильмах, играл в театре и ставил спектакли. Когда я возвращался на съемочную площадку, меня ждал все тот же костюм. Все та же длинная черная мантия. Единственное отличие: трое детей опять немножко выросли.
ЗЦ: Вы имеете в виду Даниэла Рэдклиффа, Эмму Уотсон и Руперта Гринта, Гарри, Гермиону и Рона?
Рикман: Я наблюдал, как они становятся взрослыми. Наблюдал за ними и за другими детьми тоже. «Нэвилл», был в начале очень маленького роста и пухленький, а сейчас он длинный и худой. Симпатичные рыжеволосые близнецы Уизли превратились в создания ростом метр девяносто. У детей на съемочной площадке всегда была своя компания. Мы, взрослые, были немного в стороне. И вдруг наступил день, когда мы с Дэниэлом Рэдклиффом сидели в Нью-Йорке за чашкой кофе и разговаривали. Помню, что я вдруг подумал: «Вот это разговор на равных двоих взрослых людей». Это меня очень тронуло.
ЗЦ: Дэниэл Рэдклифф в 12 лет стал миллионером. Вы выросли в очень скромных условиях. Что в вашем случае значит рабочий класс?
Рикман: Очень просто. Мы очень хорошо понимали, что сколько стоит. Нельзя было просто по щелчку получить то, что хочешь. Мы, британцы, живем в стране с классовой системой общества. Однако я очень ценю свое происхождение и свое детство. Оно многому меня научило, сформировало меня.
ЗЦ: Вам чего-то недоставало?
Рикман: Только материального. В остальном я получал все, что мне было нужно: любовь, поддержку и возможность быть собой. Мне, конечно, не хватало отца. Он умер, когда мне было восемь лет.
ЗЦ: Вас было четверо детей. Как ваша мама со всем справлялась?
Рикман: Она работала на нескольких работах. Мыла полы, работала телефонисткой, сидела за швейной машинкой и шила чехлы для автомобильных сидений. Она делала то, что должна была делать, чтобы прокормить нас, детей.
Рикман убедителен и в женских ролях
ЗЦ: Что думает семья о вашем успехе?
Рикман: Они за меня рады, но, к счастью, все это их не очень волнует. Не думаю, что моя работа кажется им важнее, чем чья-либо другая. Честно говоря, мы вообще не говорим о моей профессии. Моя племянница как раз ждет второго ребенка, и это для нас намного интереснее.
ЗЦ: В 13 лет вы получили стипендию, чтобы поступить в респектабельную школу Латимер в западном Лондоне. Вы многим обязаны этой стипендии?
Рикман: Ей я обязан всем.
ЗЦ: Почему?
Рикман: Потому я попал в прекрасную школу, где хвалили за то, что ты интересуешься двумя совершенно разными предметами, например, искусством и физикой. Это я не про себя говорю, но в моем классе был мальчик, который в 16 лет выбрал именно эти два основных предмета. Позже он стал преподавателем по искусству. И никто ему не говорил: «искусство и физика, что это вообще за ерунда?» В моей школе была также очень развита театральная традиция. Мы постоянно ставили спектакли, причем на довольно высоком уровне.
ЗЦ: Правда, что вы часто играли женские роли?
Рикман: Школа была для мальчиков. Кто-то же должен был их играть.
ЗЦ: Если бы ваша мать получила такой же шанс, она не стала бы шить чехлы для автомобильных сидений?
Рикман: Это очень хороший пример. Моя мать как раз была исключительно одаренной певицей. Она даже выступала. Но когда умер мой отец, ей пришлось прекратить, потому что у нас не было денег. Она так и не смогла заниматься профессионально пением. Я часто думаю, как это несправедливо.
ЗЦ: До вашего прорыва в кино еще было далеко. Первая роль, соперника Брюса Уиллиса в «Крепком орешке», вам досталась в 42 года. С тех пор все пошло гораздо быстрее, не так ли?
Рикман: Сейчас у тебя намного меньше времени на то, чтобы сделать карьеру. Я сижу в правлении RADA, Королевской академии драматического искусства, в которой учился. Каждый год 3000 молодых людей борются за 30 мест. Чтобы тебя приняли, нужен талант. Но мы живем в мире, где многое решает высота скул. После окончания театральной школы я много лет работал в маленьких театрах на периферии. Это был тяжелый, изнурительный путь наверх. Сегодня наши выпускники знают, что, имея правильную внешность, можно стать кинозвездой через неделю. Кино покрывает очень многие недостатки.
ЗЦ: Могу я спросить, как вы сегодня добрались до этого отеля?
Рикман: Водитель постучал ко мне в дверь, забрал меня и привез сюда. А что?
«Попытайся не выглядеть такой старой»
ЗЦ: Вам не кажется иногда, что когда, так сказать, добиваешься успеха, наступает изоляция от реального мира?
Рикман: Я помню, как в первый раз летел первым классом. Или, что еще удивительнее, как я в первый раз садился в лимузин с тонированными стеклами, когда ехал на какую-то встречу. Стекла поднялись, и мир за ними исчез. Я нахожусь на очень низком уровне по сравнению с некоторыми гигантами кинобизнеса, всеобщими кумирами. Но вы правы: первоочередная задача первого класса в самолете и лимузина с тонированными стеклами - это на данном этапе карьеры оградить меня от мира. Создать дистанцию.
ЗЦ: Что может быть очень полезно.
Рикман: Все просчитано. Дистанция делает тебя объектом фантазий. Надо всегда помнить: это не ты, а образы, которые ты воплотил. Если ты захочешь проехаться в автобусе или поезде... Ко мне это относится в меньшей степени, но для очень известных людей это станет адом. На тебя налетят, как саранча. Кто-то вроде Брэда Питта может даже не мечтать закупиться в Селфриджез.
ЗЦ: Вы часто избегаете общественных мест?
Рикман: Да нет, в Лондоне я постоянно хожу пешком, стою в очередях, захожу в супермаркеты, и это только благодаря тому, что англичане всегда смотрят себе под ноги. В Америке сложнее, там люди помешаны на знаменитостях.
ЗЦ: Мы говорили о том, как вы читали Шекспира. Актеру не сложно делать так мало?
Рикман: Нет, сложно. Хороший сценарий играет большую роль. И хороший режиссер, такой как Энг Ли, у которого я снимался в «Разуме и чувствах».
ЗЦ: Как было с ним работать?
Рикман: Он с Тайваня, и его английский был, мягко говоря... не на высоте. На съемочной площадке он писал всем записки, над которыми приходилось долго размышлять, поскольку они были на гонконгском английском. Эмма Томпсон записывала все в дневнике и недавно мне перечитала. После одной сцены она получила от Энга Ли записку со словами: «Эмма, старайся не выглядеть такой старой».
ЗЦ: Не слишком лестно.
Рикман: Да, но он-то имел в виду «мудрой не по годам». Мне он написал: «Алан, будь тоньше - работай больше». Признаюсь, я был в замешательстве. На самом деле он хотел мне сказать, чтобы я больше внимания уделял тонким моментам. Я доверяю ему до сих пор. В процессе съемок ты приобретаешь знания, которые, возможно, пригодятся позже на сцене. Можешь просто стоять и ничего не делать, но пока внутри тебя живет мысль, камера будет ее фиксировать. Это меня очень воодушевляет.
ЗЦ: Ваша скромность заслуживает уважения, но все знают, что вы с легкостью затмите любого. Вы «похититель сцен». Брюс Уиллис, а особенно Кевин Костнер в «Робин Гуде» не всегда выигрышно смотрелись на вашем фоне...
Рикман: Это понятие журналисты используют в отношении некоторых актеров. Мне оно не очень нравится.
ЗЦ: Предполагаю, что вы делали это не нарчно. Но разве это не большой комплимент?
Рикман: Мне бы хотелось, чтобы зрители больше внимания уделяли самой истории. Что касается ярлыков, то к ним я отношусь, как к ютубу: предпочитаю не пользоваться.
Алан Рикманродился в 1946 году в западном Лондоне вторым из четверых детей. Стипендия дала ему возможность посещать школу с богатыми традициями, где он регулярно играл на сцене. Сначала он изучал графический дизайн, а потом поступил на актерский факультет в RADA, Королевскую академию драматического искусства. Его успех в роли виконта де Вальмона в театральной постановке «Опасных связей» привел его в фильм «Крепкий орешек» в 1988 году. Затем были «Робин Гуд» с Кевином Костнером, «Разум и чувства» и «Суини Тодд». Он играл профессора Снейпа во всех восьми фильмах серии «Гарри Поттер». Начиная с 1977 года Алан Рикман находился в отношениях с Римой Хортон, политиком от лейбористской партии.
