Алан Рикман пытается докопаться до самых глубин души Стриндберга
Перевод - Arirang
В спектакле «Кредиторы» он режиссирует игру трех персонажей в опасном и ядовитом треугольнике любви и ненависти.
Сара Лайал
Готовясь к постановке «Кредиторов» – пьесы Стриндберга, бьющей наотмашь сценами предательства, боли и мести – актер и режиссер Алан Рикман воспользовался советом, полученным им много лет назад в те времена, когда он играл несчастного влюбленного в экранизации романа «Разум и чувства» Энга Ли.
Этот совет, больше смахивающий на приказ, заключался вот в чем: прекратить Играть с большой буквы «И».
«Здесь имеется в виду «не переусердствовать», – вспоминает Алан Рикман. – С Энгом Ли было чудесно работать, но его английский был... как бы так выразиться... ну, в общем, он не был его родным языком. И вот он давал нам советы. Мне он посоветовал после одной из сцен: «Алан, будь более тонким – делай больше!» Собственно, под этим он подразумевал «играть более утонченно».
Давая интервью здесь, в театре «Трисайкл», перед самым началом репетиции «Кредиторов», он сидел и рассеянно пощипывал свой бутерброд. Для меня было настоящим шоком услышать, что его «фирменная» протяжная и томная речь, словно ленивые потягушки льва, неспешно выпускающего когти, – это его реальный, а не только киношный голос.
Этот голос вполне соответствовал его настроению – нетерпению, скрытому под маской сонливости. Под его напускным спокойствием пряталось глубокое волнение и желание поскорее начать работу над «Кредиторами», которые шли осенью 2008 года в лондонском театре «Donmar Warehouse» и которые уже в пятницу должны появиться в Бруклинской Академии музыки. Однако мистер Рикман, более известный как актер, несмотря на несколько успешных попыток зарекомендовать себя в качестве режиссера театра и кино, был не слишком склонен обсуждать свою собственную карьеру.
И это вовсе не потому, что она лишена интересных и неожиданных поворотов. К примеру, за день до этого 64-летний мистер Рикман завершил съемки в последней части «Гарри Поттера». Его роль изворотливого и непредсказуемого Северуса Снейпа принесла ему неслыханную славу, сделав его одним из самых известных злодеев мирового кинематографа и волнующим антигероем для великого множества поклонников «Поттерианы».
Но, по его собственному мнению, мистер Рикман просто перешел от одного волнующего этапа в карьере к другому, и теперь он полностью сосредоточен на «Кредиторах». «Все 90 минут, пока идет пьеса, некая сила тащит трех персонажей задом наперед через забор», – вот как он описывает это дело. И ведь не шутит же! Пьеса – эмоциональное растирание в горький и острый порошок, тяжелое и изнурительное действо как для самих актеров, так и для зрителей.
Тем больше оснований, по его словам, актерам делать больше, при этом делая как можно меньше.
«Я все больше и больше убеждаюсь в том, что настоящее актерское искусство – это всем сердцем выслушать, что говорит твой партнер, а потом совершенно искренне ответить, – заметил он. – Как только вы начнете это делать – собственно, эти трое уже овладели этим в совершенстве – вы уже не сможете от этого отказаться. Вы с нетерпением ждете, что же они произнесут в следующий миг».
В этой пьесе все долги эмоциональные. «Кредиторы» – это опасный и ядовитый треугольник любви, ненависти, мести, сожаления, отчаяния, ярости и всех остальных крайних степеней выражения чувств. Три персонажа – Адольф (Том Берк), сентиментальный и чувствительный художник, Текла (Анна Чанселлор), его жена, что намного старше его, и Густав (Оуэн Тиль), таинственный и умеющий втереться в доверие незнакомец, движимый рискованными скрытыми мотивами – встречаются на сцене лишь по двое и никогда втроем, и мощная энергетика струится меж ними подобно приливам и отливам.
Британские критики назвали накал страстей, бушующих в пьесе, вполне достоверным и интригующим. Чарльз Спенсер, журналист из «Дейли Телеграф», отозвался о постановке как о «захватывающей, мощной по силе воздействия и пронизанной черным юмором», а Бенедикт Найтингейл из лондонской «Таймс» написал: «Рикмановское возрождение пьесы – это не только великолепная актерская игра и захватывающий и интересный материал. Сам Стриндберг не смог бы полнее и гармоничнее показать борьбу полов, чем она показана в этой постановке». «Кредиторы» – это не самая известная работа Стриндберга, поразившая шотландского драматурга Дэвида Грейга, работавшего над адаптацией пьесы. «Мне показалось, что это – замечательно продуманная, забавная и в то же время напряженная борьба между двумя мужчинами и женщиной в реальном времени, – сказал он в телефонном интервью. – Еще мне показалось, что пьеса невероятно современна.
Если норвежский современник Стриндберга, Хенрик Ибсен, был мыслящей личностью, осознанно отстаивающей свою точку зрения на основополагающие вопросы современности, то Стриндберг – это неотфильтрованный сгусток подсознания. Это – примитивный, живой и неконтролируемый дух, открытый и незащищенный. Он не производит впечатления писателя, который сознательно пытается воспроизвести конфликт – нет, он безотчетно швыряет свое «бессознательное» прямо на сцену во всей своей неприкрытой наготе».
Трудности Стриндберга в отношениях с женщинами, особенно с тремя своими женами (одну из них он называл «вампиршей»), вылились в женоненавистничество в его работах, став настоящей проблемой для режиссеров и актеров. Его Текла обладает слегка вампирскими замашками – по крайней мере, в глазах других.
Но актеры, играющие в «Кредиторах», уверяют, что дело тут не только в этом. Во-первых, по словам Тома Берка, персонажи сплетаются в бесконечный и запутанный треугольник. «Все они тянут друг у друга энергию и высасывают кровь по капле, – говорит он. – А как они дополняют друг друга! Вся эта троица – настоящий и законченный портрет вампира».
Текла – это больше, чем просто карикатура. Непонятная и противоречивая кокетка и любительница манипулировать другими, она обладает харизмой, чувством юмора и силой духа, позволяющими ей бросить вызов тягучим и душным устоям шведского общества конца 19 века.
«Думаю, Стриндберг довольно честно показал женоненавистничество, царящее в умах многих мужчин – в том числе и его самого, – считает Грейг. – Я имею в виду женоненавистничество в самом прямом смысле. Это не какой-то дешевый сексизм, а самый настоящий страх мужчины перед силой и способностями женщин».
По словам Анны Чанселлор, пьеса проливает свет на такое весьма странное явление, как хамелеонство, когда люди кардинально меняют себя от одних отношений к другим.
«В отношениях с одним человеком вы можете легко и свободно взять верх и быть уверенным в себе лидером, а в отношениях с другим чувствовать себя крайне неуверенно», – сказала она. Смеясь, она заметила, что Стриндберг «очень хорошо разбирается во всех этих вещах с жуткой и пугающей проницательностью сумасшедшего».
Неудобная правдивость пьесы – включая «глубокую боль от осознания своей брошенности и необходимость как-то жить с этим», по словам Оуэна Тиля – стала своего рода «тестом Роршаха» для зрителей, которые откликаются на действие в соответствии со своим личным опытом и предрассудками.
«Глядя на сцену, люди сперва громко хохочут над абсурдностью происходящего, – говорит Анна Чанселлор, – а потом в зале воцаряется жуткая тишина, когда народ начинает заглядывать внутрь себя и думать: «А я сам, в своей собственной жизни, не проявлял ли подобное женоненавистничество? Не был ли я таким же порочным, испуганным и уязвимым, как и все эти люди?»
Покуда воздух накаляется от страстей, разбушевавшихся в один прекрасный вечер и несущих зрителя вперед без всяких антрактов, мистер Рикман, очевидно преуменьшая свою роль и желая остаться в тени, называет себя «психологическим гаишником» пьесы.
«Они абсолютно свободно ведут свою машину, но вы со стороны можете увидеть, где, к примеру, можно было бы вырулить и получше, – говорит он. – И вообще эмоциональная и текстовая география произведения очень хорошо скомпонована. Все в нем постоянно меняется. В пьесе множество крутых поворотов, и вас просто сметет с дороги, если вы не свернете в правильную сторону за очередным углом».
Затем он добавляет: «Разумеется, я не учил их, как нужно играть. Надеюсь, я учил их НЕ играть».
Эти слова, отражающие полное спокойствие и невмешательство, еще больше подчеркивает уникальный и необычайный голос. Однако, по словам Оуэна Тиля, для актеров постановочная работа спокойного и медлительного Алана Рикмана скорее похожа на «сдирание кожи».
«Он очень требовательный, – говорит Анна Чанселлор. – Он не даст вам красоваться на сцене. Он выбрал вас потому, что в вас есть нечто такое, что он хотел бы видеть в персонаже, и он безжалостно заставит вас проявить эти черты. Он не намерен прощать и оставлять вас в покое, если увидит, что вы эти черты скрываете и не желаете раскрыться до конца».
Оуэн Тиль добавляет: «Это очень тяжело, ведь вы каждый раз уверены, что проявили себя на все сто – вплоть до того момента, когда Алан пробормочет вам: «Ну уж нетушки, ты меня не проведешь!»
