Должен сказать, что сейчас у меня сейчас ощущение небольшой отстраненности. По всей видимости, я сейчас обращаюсь к ученикам Латимера, хотя четко вижу перед собой только их родителей и педагогический коллектив. Директор уверяет меня, что меня «ретранслируют» для учеников, но я его спрашиваю: Откуда он знает? Может ли он быть уверен в этом? Где эти ученики? До сих пор ли они там? Мне кажется, этой ситуацией можно злоупотреблять до бесконечности.
У меня, как вы понимаете, сохранился мой собственный прошлый опыт.
Предполагаю, что где-то в какой-то комнате действительно сидят ученики, но, как мне все еще подсказывает собственный опыт по поводу подобных событий, они не сколько слушают, столько, не отводя взгляда, смотрят на секундомер, потому что кто-то уже принимает ставки на то, как долго будет продолжаться эта обличительная речь.
Это выражение – «опыт прошлого» …
Люди всегда говорят о том, «как полезно оглянуться назад в прошлое». Прямо сейчас это кажется тяжелым. Когда стоишь здесь, с тревогой понимаешь, как быстро летит время. Кажется, что и в правду вовсе недавно я сам стоял там внизу на утреннем собрании, затягивая узел на галстуке. Перед моими глазами мелькает огромная куча смеха и дружбы, героических и глупых поступков, равное количество тяжелой работы и эффектной траты времени впустую.
Кстати о последнем – в Латимере я выработал один из важнейших навыков – во время некоторых уроков выглядывать из окна классной комнаты минуты подряд, надеясь убедить учителя, что я размышлял над разными идеями, когда на самом деле я будто попадал на совсем другую планету с трудом сохраняя осмысленное выражение лица.
Безвозвратная потеря. Но нас в классе было 30 парней – ни компьютеров, ни девчонок. Умом тронуться можно.
Совершенствуясь в этом деле, я время от времени смутно замечал, как на спортивной площадке под крики маршируют группы учеников в униформе. Одноклассник-всезнайка объяснил, что это был кадетский корпус. Там, видимо, можно было практиковаться служить в армии, флоте или воздушных силах во время учебы в школе. В свое время и нас всех пригласили – добровольно-принудительно – посетить три деревянных домика, в котором это все и размещалось. Это было что-то вроде набора в армию, правда кричали уже немного меньше, но зато много тыкали палками. Где-то во время демонстрации всех возможных способов использования походного котелка я начал хихикать (я этим вовсе не горжусь). Так было в каждом из трех домиков, и в каждом из них я получил один и тот же ответ –
«Убирайся отсюда, Рикман – нам таких, как ты, тут не надо».
Таких, как я?
А каких же это?
Действительно, каких?
Ну, для начала полностью сформированных этой школой.
Каким был я, когда впервые прибыл в Латимер?
Я знал, что я был смышлёным, но витающим в облаках.
Я знал, что я был не таким, как все.
Я знал, что мне повезло попасть сюда.
Знал, что для некоторых мальчишек путь сюда был намного легче моего.
Знал, что в меня очень сильно верили, и ради меня очень многим пожертвовали.
Мою учебу покрывала стипендия. Но приходилось с боем доставать каждый предмет школьной формы и каждое утро понедельника выстаивать очереди за бесплатными талонами на обед.
Я был нищим парнишкой в школе для аристократов.
Но я быстро выучился отвечать – ну и что?
Опять-таки, оглядываясь в прошлое, я понимаю, что по поводу этого никаких осуждений не было – или не разрешалось делать.
Думаю, дело тут в уверенности школы в себе самой и своей истории.
Да, по ее стенам определенно витали призраки прошлого, но сама школа твердо стояла, упираясь ногами в свое настоящее.
Свободное мышление и дисциплина.
У меня сразу возникло чувство – хотя я еще не мог его описать словами – что именно здесь я узнаю, кто я такой и на что сгожусь.
Вне кадетского корпуса быть оригинальным разрешалось, возможно, даже поощрялось.
Сейчас-то вы все такие крутые и холеные. А тогда оригинальность и своеобразие, как нам казалось, были для нас единственной альтернативой. Гляньте на наши старые школьные фотографии. Целые ряды кошмарных стрижек.
Как бы то ни было, я был рад. Я был на новом месте и чувствовал себя как дома.
Первоисточник этой коллективной этики кроется где-то в каркасе и кирпичной кладке здания школы, но важно то, что он поддерживается и постоянно обновляется педагогическим коллективом.
Я с радостью признаю, что очень многим обязан своим выдающимся учителям.
Одним из них удавалось налаживать контакт намного легче, чем остальным. Наука, к несчастью, для меня оставалась – часто буквально – книгой за семью печатями. Фред Майо («Сэр», называя в лицо, «Фред» для нас) был отличным учителем физики, но на его уроках я, наверное, слишком часто глазел в окно…
На одном экзамене я набрал всего 4 процента правильных ответов. «Не работа, а чистая истерика» - как он на ней написал. Я не уверен, имел ли он в виду мое состояние во время ее написания (таким оно и было) или его собственное во время ее прочтения.
Математика? Подполковник Стюарт пугал меня до смерти. Кадетский корпус? Ну, даже не знаю…
Но в кабинете искусства Алан Гвилт создал маленькую республику, полную экспериментов и неожиданностей. Рад, что сегодня эта традиция вовсю процветает.
Но в основном именно учителя английского стали для нас настоящими легендами. Они не только вдохновляли нас, с огромной страстью и проницательностью распахнув двери наших умов и душ для всего буйства красок Чосера, Хопкинса, Конрада, Донна и Шекспира, а еще и были своего рода маяками индивидуальности.
Можно сказать, что все они по-своему были немного чудаками.
Взять к примеру Брайана Байндинга, любимым местом для сидения которого во время урока была батарея отопления, или Теда Стеда, почти парящего над нами, схватившись за люстру – эти люди знали, как привлечь внимание.
И они влияли на нас не только в рамках своего предмета.
Я очень рано получил бесценные уроки выживания в театре, наблюдая, как во время рождественских выступлений те же преподаватели расталкивали нас, пробираясь на сцене в первые ряды.
Не заметить их было невозможно. Я здесь упомяну Колина Тернера в роли Джинджер Роджерс и Джима Маккейба в роли королевы Елизаветы I. Я в свою очередь стоял на сцене в гаремной одежде и чадре, играя шестую жену Уилфрида Шарпа (главы кафедры английского языка) в роли Али Бабы.
Изучая свое ремесло.
Однако в классной комнате те же учителя побуждали нас иметь собственные мнения, самим принимать решения, занимать позиции по тем или иным вопросам. Подталкивали «таких, как я» к действию.
Что же творилось у меня в голове в то время? Проблемы с экзаменами, проблемы с деньгами. Я чувствовал изменения, но было трудно их обособить. Теперь мои убеждения и действия немного четче очерчены, так что я могу только сказать, что время, проведенное мною в Латимере – это привилегия во всех смыслах этого слова.
Есть очевидный элитизм в той системе, при которой частная школа тратит в три раза больше денег на год на одного ученика, чем государственная.
Вы все обладаете огромной привилегией. Это не умение, не навык, не мастерство. Просто вам повезло оказаться здесь. Так что не приписываете себе эту заслугу – это простая случайность рождения. Химическое уравнение – тут и вам и генетика, и (если вы не являетесь стипендиатом вроде меня) банковский счет ваших родителей.
Мир вам ничего не должен, потому я надеюсь, что вы вполне воспользуетесь этой возможностью и поймете, какая однажды от вас потребуется за это плата – иначе в такой привилегии вообще нет смысла. Это просто часть «Старой доброй Англии», которую так сложно изменить или оспорить.
Англия, хребет которой сдавливает ее спинной мозг. Где сдерживаются и усмиряются, где страсть прячется за вечно сжатыми губами.
Как говорит мой друг из Америки: «Я начинаю извиняться в тот же миг, когда выхожу из самолета в аэропорту Хитроу».
В этой Англии нет чемпионов по теннису, так как никто с необходимой строгостью ума не имеет никакого доступа к необходимым средствам.
А когда добьетесь успеха, будьте осторожными – английская пресса будет рыться в ваших мусорных бачках и следовать за вами по пятам.
Не верится, что такие вещи до сих пор происходят на самом деле – но это правда.
К счастью, есть и другая Англия, которую мы часто упускаем из виду. Этой Англии нужны ваши силы, ведь в ней заключается ваше будущее. В ней существуют многие культуры, отличная новая музыка, Олимпийские игры 2012, она получает Притцеровскую премию по архитектуре и Нобелевскую премию по медицине. Так что лет эдак через 20, когда вы позанимаете важные должности и власть перейдет в ваши руки, могу ли я попросить вас сделать эту страну – и дом престарелых, в котором я в то время буду пребывать – более одаренной, смелой, бескорыстной, терпимой, социально и глобально ответственной.
Удачи вам в том сумасшедшем мире, который мы вам оставили после себя. Теперь заниматься ним – ваше призвание. Мое поколение дало вам контрацептивы и «Битлз», так что резервы у вас безграничные.
Выбирайте. Кем станут такие, как вы?
Такими, как Руперт Мёрдок или Нельсон Мандела?
Пэрис Хилтон или Рэйчел Корри?
Я упомянул последнюю, потому что она была одной из вас. Очень молодой. Ей было 23, когда ее убили в Палестине 4 года назад. Для тех, кто не знает, она была американской миротворческой активисткой, написавшей животрепещущие свидетельства своего пребывания в Газе, но чей голос не принадлежал никому, кроме ее самой. Я знаю это, потому что я редактировал ее записи и режиссировал пьесу, написанную на их основе в театре Ройал-Корт и в Нью-Йорке. Кое-кто из вас приходил ее увидеть, и потом мы ее обсуждали.
Это цитата из программки, написанной родителями Рэйчел Синди и Крэйгом Корри для недавней испаноязычной постановки пьесы в Лиме, Перу.
«Недавно нас спросили, какой именно памятник мы бы хотели построить для увековечивания памяти о Рэйчел. Думаю, сама Рэйчел первая и напомнила бы нам, что она сама тут ни при чём. Она бы напомнила, что она вышла из привилегированного общества, и нам нужно в первую очередь увековечивать память тех из нас, кто вышел из общества без привилегий, даже без возможности того, чтобы про их жертву помнили. Памятником на честь таких людей должен быть построен нами справедливый, достойный и мирный мир. Мир, в котором каждый рожденный ребенок, независимо от того, родился ли он в Швеции или в Судане, в Израиле или Ирландии, в Окленде или Оахаке, в Рейкьявике или Рафахе – где бы он не родился, его будет окружать любовь и уважение, мир и справедливость. Это наша работа, а мир – наше рабочее место».
Думаю, сегодня к этому списку они бы прибавили Бирму.
В это время, когда на вас направлены надежды и голоса столь многих людей – родителей и учителей – сложно воспринимать себя отдельно от них. Сложно этим людям видеть вас отдельно от них.
Я процитировал Синди и Крэйга Корри, потому что они – воодушевляющие родители, разрешавшие своей дочери и поощрявшие ее стать самой собой, и потому, что они напоминают мне, кто я такой, и откуда вышел. Уверяю вас, что можно проследить линию, связывающую 12-летнего мальчишку, стоящего на собрании, и человека, находящегося сегодня перед вами. Эта линия начала вырисовываться в Латимере, и за это я всегда буду благодарен этой выдающейся школе.
Так что я обращаюсь ко всем тем, кто до сих пор заигрывает со «Старой доброй Англией» - отложите свою воскресную почту, закатайте рукава и идите навстречу своей судьбе.
